Казалось бы, Велимир Хлебников и Алексей Кручёных закрыли тему зауми; но нет — живет ведь! И еще другое казалось бы: футуристы ведь вовсе не собирались сбрасывать Пушкина «с корабля современности», они просто осознавали, что «школа гармонической точности» со временем стала усыплять читателя, нужно было «взломать» ее, усилить в стихах звук, заострить и расшатать ритм. А потом и к Пушкину можно вернуться, заново его оценить и по-новому полюбить. Я думаю — так.
В «Декларации заумного языка» Кручёных заявлял: «Мысль и речь не успевают за переживанием вдохновенного, поэтому художник волен выражаться не только общим языком, но и образным, и языком, не имеющим определенного значения, з а у м н ы м. Общий язык связывает, свободный позволяет выразиться полнее». А ничевоки от лица Сусанны Мар, Рюрика Рока и прочих выступили с таким «декретом»: «Всякая поэзия, не имеющая индивидуального подхода творца, не определяющая особого, только субъекту свойственного мировоззрения и мироощущения, не оперирующая с внутренним смыслом явлений и вещей как рассматриваемого объекта, так и слова в данный момент времени — …АННУЛИРУЕТСЯ».
Конечно, в любом манифесте есть элемент эпатажа, шокирующего преувеличения. Но мысли сами по себе интересные — и, как видно, заразительные по сей день. Правда, нас не шокируют уже эксперименты, совершаемые, например, Сергеем Бирюковым или Владимиром Эрлем, — а что уж говорить о Свете Литвак, наставляющей себя: «надо не записывать — отдаться на теченье празднестных словес», то есть записывать, конечно, и экспериментировать с визуальной поэзией, но только ни в ком случае не сочинять, а ловить с воздуха буквы и слова смелыми взмахами рук, отдаваться звуковому безумию, выворачивая слова и смыслы наизнанку для создания слов и смыслов, доселе неизвестных ни единому человеку. Что такое «Агынстр»? Видимо, что-то важное, надменное, официальное, представительное. А как понять строки «ющиха трактер свиньюжен лающ»? Наверное, некая машина иностранного производства, идущая по полю с фырканьем и разгоняющая любопытных собак. А не сумасшествие ли — такое чистосердечное признание: «мне скучно, когда асбвтоб»? Думаю, ничего тут абсурдного: просто автор заскучал перед работающим компьютером и уткнулся руками и носом в клавиатуру.

Стихи Светы Литвак подлежат обязательной расшифровке, даже если в них заметна лишь игра звуковыми перекличками, рифмами (вроде «сырость» — «крыса»); графикой, представляющей то треугольник, то круг, то овал, а то и бусы; контурами смыслов; теневыми отблесками, отбрасываемыми то одним словом, то небольшой словесной группой. Они довольно разнообразны и по некоторым признакам их можно, конечно, отнести к началу прошлого века — например, к тем же ничевокам:

но вот строки, которые уже здорово напоминают манеру Алексея Цветкова, его машинную энергию, всегда поспевающую за смыслом речевого потока:

Книга Литвак со столь решительным названием говорит о том, что в современном авангарде она заняла место крепкое и довольно широкое, словно бы озаботясь тем, чтобы ей никто не мешал — ибо ветка, на которой она сидит, двоих уже не выдержит. От футуризма и ничевоков я перешел сразу к Цветкову, но есть и промежуточные области: обэриуты («обыватель Убухан/ положил три копейки в карман/ он купит фазитум фактотис// который в горшочке и будет расти/трясти корешками и стеблем ползти…») и концептуалисты (например, Всеволод Некрасов, который допускал, что поэзия может состоять едва ли не из любой короткой фразы, которая ценна сама по себе; у Литвак это решено таким образом: «дверь кондитерской открыта/ мимо куртки мимо шубы/ дверь кондитерской открыта/ мимо куртки юбки шубы дверь кондитерской открыта/ куртки брюки юбки шубы» и так далее).
Все это вместе взятое проникает в какие-то незнакомые нам закоулки нашего сознания, вызывает удивление, недоумение и ощущение проникновения в какое-то доисторическое пространство. Но удобно ли в нем Свете Литвак, не тревожит ли ее, например, то обстоятельство, что «тюглае швеюгхлы куда-то пропал»? Я все же думаю, что в нашем — ей уютней, цивилизованней: